Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Мы плохо всматриваемся в жизнь,

если не замечаем в не той руки,

которая щадя – убивает.

Ф. Ницше

1. Введение.
Социо-культурная ситуация середины и конца XIX века включает установление таких философских воззрений как позитивизм и материализм в западной и отечественной мысли. Господство логоса во многих сферах бытия привели к противоречиям в духовной и религиозной сфере. Одно из глобальных потрясений ХХ века – кризис христианства, с небывалой силой проявившийся в фашизме и коммунизме. Хайдеггер заметил (в своей работе о Ницше), что слова «Бог мертв» – это не тезис атеизма, а сущностный событийный опыт западной истории. Добавим, что это опыт не только Западной Европы, но и Восточной, прежде всего России, к тому же последствия этого грандиозного исторического катаклизма не преодолены и ныне. Ко всему прочему, проблемы эволюционизма и креационизма, христианской и научной картины мира, природы человека и греха, современной и христианской этики ждут своего разрешения. Подобное Розанов характеризует: «Наука христианская» стала сводиться к чепухе, к позитивизму и бессмыслице. «Видел, слышал, но не понимаю». «Смотрю, но ничего не разумею» и даже «ничего не думаю». 1 Крушение традиционной религиозной веры – факт неподлежащий сомнению, однако, если догмы сметены, это отнюдь не означает, что вопрос о месте религии в жизни решен.

Расхождение меж­ду притязанием, требованием и действительно­стью испокон веков было движущей силой хри­стианства. Правда, нередко притязание, требую­щее невозможного, и действительность, отказы­вающаяся повиноваться требованию, могут спо­койно сосуществовать, не соприкасаясь. 2 Но поскольку христианство является неотъемлемой частью культуры и мировоззрения европейского человека, колыбелью духа, то эти противоречия должны быть раскрыты и преодолены.

Особый интерес представляет критика христианства Фридриха Ницше и Василия Розанова, которые оказались выразителями этого кризиса христианства и, идеи которых переплелись в сознании интеллектуалов ХХ века. Ницше подходил к решению вопроса о месте христианской религии в жизни общества и человека с позиций морали и этики, которая в свою очередь согласуются с его концепцией воли и сверхчеловека, Розанов с позиций телесной чувственности, метафизики пола и эстетики.

Проблема христианства занимает в творчестве философов значительное место, оба уделяют огромное внимание решению религиозных вопросов. «О, как невинно, как неинтересно и незначительно отношение к христианству Чернышевского и Писарева, Бохнера и Молешотта по сравнению с отрицанием Розанова. Противление Розанова христианству может быть сопоставлено лишь с противлением Ницше, но с той разницей, что в глубине своего духа Ницше ближе ко Христу, чем Розанов, даже в том случае, когда он берет под свою защиту православие». 3 Очевидно, что критика христианства обоих философов достаточно резкая и обличающая негативные стороны религии, ее мифы и противоречия. Она касается всех форм осуществления веры, самой веры и символа веры, ее влияния на жизнь человека. «Христианство возникло, чтобы облегчить сердца; но теперь оно должно отягчить сердца, чтобы иметь возможность потом облегчить их. Этим предопределена его судьба». 4

Как заметил Н. Бердяев, Ницше и Розанов в своей критике часто сходятся во взглядах на проблему христианства, но есть моменты, где они словно дополняют друг друга. Положения, которые Ницше опускает или не замечает, находит и указывает на них Розанов и наоборот, то, что не замечает Розанов, дополняет Ницше, расширяя те или иные понятия. Это дает возможность выдвинуть гипотезу о взаимном дополнении высказываний философов относительно христианской религии и проблем, находящихся в этом философском ареале, и, если сложить взгляды на эту проблему того и другого философа, то получиться достаточно целостная и конструктивная, непременно особенная, критика христианства. К тому же, их подход к проблеме у Ницше «сверху», с позиций духа, а у Розанова «снизу», с позиции тела, является дополнением одного другим.

Д. Мережковский написал в своем капитальном продуманнейшем двухтомном исследовании о Толстом и Достоевском: «Последний и совершеннейший выразитель антихристианской культуры – Ницше на западе, а у нас, в России, почти с теми же откровениями – В. В. Розанов, русский Ницше» 5 , отождествляя обоих мыслителей, соединяя в одно, дает право на существование заявленной гипотезе.

В 1882 году Ницше написал в Генуе «Веселую науку», в одном из фрагментов которой – «Безумном человеке» – возникает тема «смерти Бога», авторитет Бога и церкви исчезает, на их место приходит авторитет совести, авторитет разума. Вопросы религии Ницше поднимает в «проклятии христианству» «Антихристе» (1888), работе принадлежащая к его последним творениям и напоминающая по стилистике памфлеты, и некоторые принимают ее за самохарактеристику автора. Неслучайно в одном варианте она переведена как «Антихрист», а в другом – «Антихристианин». Это его основной труд по проблеме христианства, где он раскрывает все основные положения его религиозных воззрений. Отдельные главы книг «Человеческое, слишком человеческое» (1878) и «По ту сторону добра и зла», написанной в Рапалло в 1886 году посвящены этой проблеме.

Почти все произведения Розанова – это скорее эссеистика с философским уклоном, но уже в первой своей книге он проявил себя как религиозный мыслитель. «Около церковных стен» (1905), «все статьи здесь собранные вращаются в прямых, понятных, сравнительно легчайших темах христианства» 6 , резюмирует сам Розанов. Изданная в 1910 году «В темных религиозных лучах» («Метафизика христианства») была сразу же запрещена, а тираж ее уничтожен, запрет был основан на религиозных соображениях, а мировоззрение Розанова было воспринято официальной церковью как «богоборческое». Эта «книга зарывается именно в христианские «флюксии», она исследует только тонкое, незаметное, бесцветное, безвидное, бездокументальное» 7 . В «Апокалипсисе нашего времени», своих предсмертных записках, философ еще более жесток – от собственной безысходности – и к миру, и к себе. И от безысходности именно Христа и христианство объявил виновниками вселенской катастрофы, которую наблюдал – ибо считал их движущей силой мира.

Источниками информации для исследования проблемы послужили книга К. Ясперса «Ницце и христианство», работа М. Хайдеггера посвященная интерпретации Ницше. Учебники по зарубежной и русской философии Б. Рассела, прот. В. В. Зеньковского. Критика Розанова, его антихристианских идей Н. Бердяевым, Д. В. Философовым, А. А. Измайловым.

Розанов и Ницше в своих трудах о христианстве затрагивают ключевые категории и положения религии, такие как Бог, Спаситель, грех, а так же указывают еще на страх, не только в связи с христианской концепцией рая и ада, и жертвенность. Исследовав эти моменты, можно составить заключительную картину их представлений о христианстве. Рассуждая об этих понятиях, как было замечено, расширяя и дополняя эти их, словно вместе трудятся над созданием шедевральной антихристианской идеи.

^ 2. Понятия христианства.
Ницше и Розанов, обсуждая вопросы христианства, рассматривают и оперируют понятиями Бога, Христа, греха, жертвы, страха, спасения. Эти категории наиболее часто встречаются в их тексте, и с помощью этих понятий они характеризуют христианство с отрицательной позиции. Важно, каким смыслом они наделят каждую из категорий, и каким образом они дополняют друг друга. Понимая в узком смысле, например, категорию жертвы Розанов, дополняя его, Ницше дает более развернутую характеристику этого понятия, тем самым расширяя и саму интерпретацию христианства. Заметим, что, как правило, понятия категорий Ницше и Розанова не противоречат друг другу, а действительно дополняют.
2.1. Бог
«Христианское понятие о божестве (Бог как Бог больных, как Бог паук, Бог как дух) – это понятие есть одно из самых извращеннейших понятий о божестве, какие только существовали на земле; быть может, оно является даже измерителем той глубины, до которой может опуститься тип божества в его нисходящем развитии. Бог, выродившийся в противоречие с жизнью, вместо того, чтобы быть ее просветлением и вечным ее утверждением! Бог, обожествляющий «ничто», освящающий волю к «ничто»! 8 Давая такую дефиницию, Ницше исходит из наблюдения того, что в христианстве все в сущности воображаемое и причины, и действия, и природа, и психология – «мир чистых фикций», и «этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному» 9 и тот, кто страдает от этой действительности изобрел эти фикции и приобрел себе доброго бога.

По мысли Ницше, народ выражает свою благодарность за существование в божестве, и это божество должно быть и добрым и злым, приносить пользу или вред, быть другом или быть врагом, ибо представляет собой «народ, мощь народа, все агрессивное и жаждущее власти в душе народа» 10 . Но когда народ погибает, чувствует, что скоро исчезнет его вера в будущее, а покорность входит в его сознание, и подчинение становиться добродетелью – божество изменяется, становиться благим. Ницше называет это «противоестественной кастрацией» – «божество, кастрированное в сильнейших своих мужских добродетелях и влечениях, делается теперь по необходимости Богом физиологически вырождающихся, Богом слабых. Сами себя они не называют слабыми, они называют себя «добрыми»…» 11

Бог-скопец и у Розанова, только кастрированный иначе, лишенный творящего жизнь начала красотою Иисуса. Словно обращаясь к Христу, он пишет: «Ты оскопил Его. И только чтобы оскопить – и пришел. И что в Евангелии уже не «любят», а живут как «Ангелы Божии»: как в плавнях приднепровских, «со свечками закопавшись». О, ужасы, ужасы…» 12 Предтеча этого высказывания содержится в нашумевшей статье «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», где Розанов рассуждает об эстетическом влиянии христианства на человека. Действительно, вкусив нечто поистине волшебного, человек обычно теряет интерес ко всему остальному. «И когда необыкновенная Его красота, прямо небесная, просияла, озарила мир – сознательнейшее мировое существо, человек, потерял вкус к окружающему его миру» 13 , тем самым, лишив мир его жизненной потенции. «А ведь мир-то – божий» 14 . Иными словами, кастрация Бога по Ницше – это отсечение необходимой «злой» части сущности Бога, и как следствие потеря равновесия с миром. А по Розанову – лишение функции воспроизводства – потеря жизни в мире.

Совершенно обессиленного бога рисует мысль Ницше и Розанова. К тому же «церковь открыла Бога народу как скупого, сокращающего и недоедающего», бога «скорбей», вечно «уменьшающего порцию» 15 . А иные толкователи, «ханжи и коровы из Швабии», чтобы хоть как-то разнообразить свою серую жизнь и жалкое существование, обращают ее в «чудо милости», «промысел», «спасение». Здесь Ницше говорит о неискушенных в филологии людях, которые даже бытовые мелочи воспринимают как проявление божьей воли. Но «бога, который лечит нас то насморка или подает нам карету, когда разражается сильный дождь, следовало бы упразднить. Бог как слуга, как почтальон, как календарь – в сущности, слово для обозначения всякого рода глупейших случайностей» 16 .

Из понятия были удалены все ключевые моменты, обеспечивающие равновесие между религией и миром, и Бог «опускается шаг за шагом до символа посоха для уставших, якоря спасения для всех утопающих» 17 . Более того, Ницше пишет, что Бог стал «вещью в себе», «чистым духом», «вздохом» по Розанову, выродившись в противоречие с жизнью, и это он называет падением божества. «Европа потеряла Бого ощущение , оставшись при одном Бого понятии » 18 , резюмирует Розанов. Он же и отмечает – Бог это не бытие, не всемогущество, а вскоре Ницше, подведя итог, объявит Бога мертвым. Несовершенство понятия Бога-Отца как раз и подкрепляется, по мнению русского мыслителя, рождением Сына. И это «нельзя понять иначе, как заподозрив отца в недостатке и полноте» 19 . Каков же сын кастрированного во всех смыслах отца?

2.2. Иисус Христос
Сын – неизъяснимо красивый идиот с трагическим лицом, совершенно немощный, но только он и есть истинный и единственный христианин. Подобный вывод следует из суммы размышлений об образе Иисуса Христа у Ницше и Розанова. Причем слово «идиот» Ницше понимает при этом точно в том же смысле, в каком Достоев­ский называл «идиотом» своего князя Мышкина. Розанов размышляет о «лице» Христа, трактует его деяния, в то время как Ницше исследует его психологический тип, и в соединении мыслей того и другого философов рисуется достаточно четкий, как мне представляется, правдоподобный портрет.

«Западное христианство, которое боролось, усиливалось, наводило на человечество «прогресс», устраивало жизнь человеческую на земле, – прошло мимо главного Христова. Оно взяло слова Его, но не заметило Лица Его» 20 . А лицо это – бесконечной красоты и бесконечной грусти. Розанов предполагает, что «Иисус действительно прекраснее всего в мире и даже самого мира. Мир вообще и весь, хоть очень загадочен, очень интересен, но именно в смысле сладости – уступает Иисусу. Во Христе прогорк мир, и именно от его сладости» 21 . Ко всему прочему, страдание идеальнее, эстетичнее счастья, грустнее, величественнее, а смерть это высшая скорбь и высшая сладость, она венчает все скорби, и в этих скорбях вся истома таинственной эстетики, и поэтому Христос есть трагическое лицо 22 , «вождь гробов». Именно смерть выбрана высшим идеалом христианства и «ничто из бытия не взято в такой великий и постоянный символ, как смерть» 23 . Церковная живопись и музыка являет собой зрелище, основанное на этом идеале, замечет Розанов: «нарисованы, собственно, мощи с отрытыми глазами, а поют – точно лики усопших из драгоценных рак» 24 .

«И образ Христа, начертанный в Евангелиях, – вот именно так, как там сказано, со всею подробностью, с чудесами и прочее, с явлениями и тому подобное, не являет ничего, однако, кроме немощи, изнеможения…» 25 Христос не посадил ни деревца, ни травки, ни предупредил ни одной войны и дороги железные не строил. Он ни чего не делает даже для своего спасения, не пытается избежать мучительной смерти, совершенно пассивен, его жизнь стремление и путь к смерти. Он «в сущности – не бытие, а почти призрак и тень; каким-то чудом пронесшаяся по земле. Тенистость, тенность, пустынность его, небытийственность – сущность Его. Как будто это – только Имя, «рассказ» 26 . Его бездействие и задало колорит тени.

При всей красоте Иисуса с ним одним человечество не проживет, оно погибнет во Христе. Ярким примером могут служить различные самозакапывания, самосожжения, и прочие самоистязания, которые носили массовый характер. Так же, по мнению Розанова, все мучения Христос принял для того, чтобы маленький человек не страдал, чтобы он отвернулся от греха. Но эта практика была понята совершенно иначе, и появилась подражательная традиция, неумолимое искание страданий. Путь Христа был воспринят как единственный путь спасения. «Мир стал тонуть около Христа. Наступил всеобщий потоп прежних идеальных вещей. И этот потоп называется христианством» 27 .

«Тот странный и больной мир, в который вводят нас Евангелия, – мир как бы из одного русского романа, где сходятся отбросы общества, нервное страдание и «ребячество» идиота» 28 . Этот русский роман – «Идиот» Ф. М. Достоевского 29 . Давая характеристику психологическому типу Христа, Ницше обращается к временам возникновения христианства и домысливает в своем русле, ибо, по его мнению, мы получили образ Спасителя в сильном искажении. С фанатизмом первых христиан этот тип, по мнению философа, изрядно огрубел – «обильная мера желчи перелилась в тип учителя из возбужденного состояния христианской пропаганды: достаточно известна беззастенчивость всех секстантов, которые стряпают себе апологию из своего учителя» 30 . По идее, предание должно быть верным и объективным, но все в нем заставляет предполагать противоположное, поскольку обнаруживаются невероятные противоречия, между образом Спасителя и его последующим толкованием. Первые ученики, чтобы хоть что-нибудь понять, переводили это неясное и символическое бытие Христа в более доступные их пониманию формы: пророк, мессия, будущий судия мира.

И откинув нарост из толкований, очевидной для Ницше становиться идиотичность Иисуса Христа, со всей строгостью физиолога, такая, какой обладает князь Мышкин. «Можно было бы с некоторой терпимостью к выражению назвать Иисуса «свободным духом» – для него не существует ничего устойчивого: слово убивает; все, что устойчиво убивает» 31 . Понятие жизни, жизненного опыта не согласуется ни с одной нормой или законом, он говорит только о самом внутреннем, интимном, и стоит вне всяких понятий. «Его «знание» есть чистое безумие» 32 . Он ведь ничего не знает ни о культуре, ни о государстве, ни об обществе, и тем более ничего не отрицает. Именно болезненным, представляется Ницше Христос, и диагноз – «инстинкт ненависти против всякой реальности, как бегство в «непостижимое», в «необъяснимое», как отвращение от всякой формулы, от всякого понятия, связанного с временем и пространством, от всего, что твердо, что есть обычаи, учреждения, церковь, как постоянное пребывание в мире, который не соприкасается более ни с каким родом реальности, в мире лишь «внутреннем», «истинном», «вечном» 33 . Жизненный путь Христа, как умер, как жил и как учил, «то, что он оставил в наследство человечеству, есть практика» 34 . Блаженство не обещается, указывает Ницше, оно есть единственная реальность, а все остальное лишь символ, а все историческое христианство грубое непонимание этого символа.

«В сущности, был только один христианин, и он умер на кресте. На самом деле вовсе не было христиан. «Христианин», то, что в течение двух тысячелетий называется христианином, есть психологическое самонедоразумение» 35 . Ницше пишет, что христианской может быть только практика, а основой этой практики является не вера, а дело, реализующееся в бездействии, поэтому истинное первоначальное христианство возможно во все времена.

Напомним, что Розанов усматривает негативное воздействие на человека, которое состоит в подражании этой практике. Но противоречия, на мой взгляд, здесь нет, так как, по сути, она является отражением «инстинкта ненависти против реальности», понятая как следствие крайней чувствительности к страданию и раздражению, но идущие по стопам Христа, этой ненависти не испытывают. Основой их действий является вера в то, что только таким способом можно спастись, обрести «Царство божье», тем самым убивают себя, не реализуя этой практики. «Ни одно слово этого анти-реалиста не должно пониматься буквально – вот предварительное условие того, чтобы он мог говорить» 36 . Ницше рассуждая на эту тему, имеет в виду непротиводействие реальности, которое возможно и вне христианской религии (буддизм, как религии decadence), а не целенаправленное искание страданий, приводящих к смерти.

Закончен портрет Сына. Число, подпись.

Коль скоро, согласно представлениям Ницше, бездействие и непротиводействие реальности суть жизненного пути и учения Христа, то каким образом туда закралось представление греха, и как стало одним из ключевых понятий христианства?

2.3. Грех
Греховность человека воображаема, заключает Ницше, а Розанов мыслит дальше – иллюзия греха создает грех. Грех то, чем определяется расстояние между Богом и человеком. Навязанные христианством представления о грехе рождают чувство неполноценности в силу априорной греховности человеческой плоти. «Но не иначе я узнал грех как посредством закона. Я жил некогда без закона, но когда пришла заповедь, то грех ожил. Ибо мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху». (Рим 7:7, 7:9, 7:14) Это высказывание апостола Павла подчеркивает то, что христианство дало новое толкование поступкам человека. Ницше убежден, что в эту ситуацию человек попал благодаря ряду заблуждений разума. Люди считают друг друга, и самих себя гораздо более черными и злыми, чем на самом деле, а это облегчает наше сознание. «Это может быть сочтено ловким приемом христианства, когда оно столь громко проповедует полную нравственную негодность, греховность и презренность человека вообще, что при этом становиться уже невозможным презирать своих ближних» 37 . К тому же, всегда есть повод для недовольства самим собой, и под это чисто физиологическое недомогание, по мнению Ницше, и подсовываются понятия греха и греховности. Эта является неудачной попыткой объяснения неприятных общих чувств.

Маленькое психологическое наблюдение Розанова: подозрение человека в проступке, даже если он не виновен, отбрасывает на него дурную тень, – «какая унылость, апатия устанавливается в душе! И эта психика угнетенности наконец переходит в психику озлобления» 38 И от такой тяжести несправедливо обвиненный становиться на самом деле дурным, ищет и создает свою вину. Таким образом, иллюзия греха создает грех. «Вот психология: и кто не узнает ее, оглянувшись кругом на помертвелые, тусклые очи мира?» 39

Чрезмерные моральные требования, пишет Ницше, которые находятся в источниках христианского мировоззрения, сознательно ставятся таким образом, чтобы человек не мог им удовлетворить. Цель этих требований заключается не в том, чтобы сделать человека более моральным, а в том, чтобы человек чувствовал себя более греховным, чем есть на самом деле. «Человека нужно было всеми мерами заставить чувствовать себя греховным и тем вообще возбудить, оживить, одухотворить его» 40 .

И тот, кто избегает греха, аскеты, святые, по мысли Ницше, также бежит и от чувства ответственности за свои поступки, и связанных с ним мук раскаяния. Полное подчинение себя чужой воле влечет за собой отречение от личной воли, от трудности принятия решений, от ответственности за них. Чтобы облегчить себе жизнь человек «продал душу» Богу и отдал ему свою личность. Ницше пишет, что это не героический подвиг нравственности. «Во всяком случае, осуществлять без колебаний и неясности свою личность труднее, чем отрешиться от нее указанным способом; кроме того, осуществление это требует гораздо большего ума и размышления» 41 .

Розанов напоминает: «Спаситель тяжесть мирового греха взял на себя; человек стал сейчас же и через это абсолютно безгрешен, свободен от первородного греха и способен к греху лишь личному» 42 . Но природа человека двойственна, и это противоречие в рамках христианства разрешимо не в пользу жизни на земле. Потому человек пытается избежать личной ответственности, ибо «дела духа» объявлены праведными, а «дела плоти» грешными, и уповает на второе пришествие, переложив все обязательства на Бога, либо просто отказавшись от них. «Без грешного человек не проживет, а без святого – слишком проживет. «Дела плоти» и суть космогония, а «дела духа» приблизительно выдумка» 43 .

Сам Христос, чтобы быть «без греха», удалятся от мира, оставляет его, выбрав безгрешность, не-делание, вместо «дела». «Пирог без начинки. Вкусно ли? Но действительно: Христом вываляна вся начинка из пирога, и то называется христианством» 44 . Так как же он спас мир?
2.4. Жертва
Умерев на кресте. Самая великая жертва во искупление грехов человека – в жертву принесен Бог. «Как закон, обессиленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти» (Рим. 8:3). Современные люди с притупленным по части всякой христианской номенклатуры умом уже не испытывают того ужасного суперлативного потрясения, которое заключается в парадоксальной формуле: «Бог на кресте» 45 . Так возникла идея христианской жертвы. В самопожертвовании есть что-то великое. «Божество, которое жертвует самим собой, было самым сильным и влиятельным символом этого рода величия» 46 .

Эта смерть была интерпретирована как желание Христа человеческой жертвы, жертвы страданием. «Крест, к которому пригвожден был Он, – это одно, и всего три дня; но он повлек за собой «крест человечества» – и этому насчитывается девятнадцать веков» 47 – пишет Розанов. Коль скоро Иисус пожертвовал для нас своей плотью, стало быть, и мы должны потерять все ради Христа, но для человека плоть это жизнь.

Существует большая лестница религиозной жестокости со множеством ступеней, но три из них, по мысли Ницше, самые важные. Некогда жертвовали животными или людьми, такими, которых больше всего любили. К ним относятся принесение в жертву младенцев. Затем в моральную эпоху жертвовали своей природой «эта праздничная радость сияет в жестоком взоре аскета» 48 Чем же осталось еще жертвовать?

Розанов, размышляя о перемене жертв, приходит к выводу, что наш теизм нереален. Отменены древние жертвы, потому что воняет этот убитый скот, но вместе с этим запахом из храмов исчезло и реалистическое отношение к богу. Для кого же мы жжем свечи и ладан, очевидно, что богу-духу этого не нужно. Для себя? Стало быть, жертвы мы? «Восторженная жертва человеков Небу» 49 . Или просто пережиток древних времен?

Все сложнее, по Ницше, осталась еще третья ступень лестницы религиозных жертв, и взойдет на нее будущего поколения и пожертвует самим Богом ради Ничто, из жестокости к себе – «парадоксальная мистерия последней жестокости» 50

Исчезли древние жертвы с появлением нового понятия Бога. Древние приносили жертвы, чтоб снискать милость Богов и страшась их гнева. Но христианский Бог добрый, Бог – любовь, «Милостивец», «Спас», но страх все равно не исчез.
2.5. Страх
Страх неизменно присутствует в религии, по мнению Ницше, где «все естественное, чему навязывает представление дурного, греховного (как он привык еще и теперь делать это в отношении эротического момента), отягощает, омрачает воображение, создает пугливый взор, заставляет человека враждовать с самим собой и делает его неуверенным и недоверчивым; даже его сны приобретают привкус измученной совести» 51 .

Страх становиться основным элементом христианства – «люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются» (Лука 21:26) Такое «нагнетание страха на человечество – одна из метафизических сторон Евангелия, далекая от морального рационализма «возлюби ближнего своего». Страхом этим, как плугом, прошел наименовавший себя «Сыном Человеческим» по сердцам человеческим: и разрыхлил «почву» для принятия особенных семян своего учения» 52 . Розанов пишет, что исторически так было – всюду Евангелие воспринимали не как умиление и спокойствие, а трепетно и в страхе. «И до настоящего времени всякая «реставрация христианства» опирается на возбуждение чувств страха и неуверенности» 53 .

Концепция рая и ада заточена под этот элемент. Рай и ад это, по сути, изъятие свободной воли у человека, свободной реализации его личности. «Вечные мотивы Церкви, поставившей людей между страхом ада и обещаниями рая»

Трепет перед адом обуславливает христианскую мораль, и «любовь к ближнему» тут не причем 54 . Хотя, есть два вида святых: святой от природы и святой из боязни. Святой от природы искренне и непосредственно любит человечество, он делает добро потому, что это дает ему счастье. Святой из боязни, наоборот, подобен человеку, который не ворует, потому что боится полиции, и который был бы злым, если бы его не сдерживали мысли об адском пламени или о мести соседей. Ницше мог представить себе только второй тип святого: он настолько полон страха и ненависти, что искренняя любовь к людям кажется ему невозможной. Он никогда не представлял себе человека, который, обладая всем бесстрашием и упрямой гордостью сверхчеловека, тем не менее, не причиняет страданий, потому что у него нет такого желания 55 . Но святого от природы сумел разглядеть Розанов, в статье «Религия как свет и радость». Он писал, что его всегда волновали два персонажа Достоевского отец Зосима и отец Ферапонт. Зосима относился к святым от природы, а Ферапонт ко второму типу. Зосима – благословляющий, Ферапонт проклинающий. И противоречие этих двух концепций подтверждают позицию Ницше о том, что христианство возможно вовсе времена. Поскольку, такие как Зосима возможны во все времена и независимо от вероисповедания, а такие как Ферапонт только в христианстве, ибо страх перед геенной огненной определяет его любовь к ближнему своему. «Вообще «Ферапонт» – слишком возможен» 56 . Нельзя восхищаться добродетелью, в основе которой лежит страх. Но в силу жизненных обстоятельств, однозначная позиция Розанова относительно персонажа Зосимы меняется. В «Метафизике христианства» он пишет: «Да ведь это бледный, чахлый плод гибнущей религии, непонимающий, что она умирает. Зосима – это уступки человечеству, жалкому и слюнявому. Делать то, что велит нам Зосима, можно и без религии, и лучше его это делают откровенные безбожники» 57 .

Сущность любой религиозного убеждения Ницше видит в страхе перед истиной. «Глубокая недоверчивая боязнь неисцелимого пессимизма принуждает людей в течение целых тысячелетий вцепляться зубами в религиозное основание бытия: боязнь, присущая тому инстинкту, который предчувствует, что, пожалуй, слишком рано может стать обладателем истины, прежде чем человек сделается достаточно сильным, достаточно твердым, в достаточной степени художником» 58 .

^ 3. Критика христианства.
Выяснив понятия христианства, которыми оперирует Ницше и Розанов можно попытаться составить их совместную концепцию антихристианской идеи. На вопрос «что такое христианство» решительно невозможно отвечать моральными ответами, пишет Розанов, нужно отвечать метафизически и доказательно, «ибо нам больно от нашего незнания. Мучительно» 59 .

Христианство это религия. А религия, по мнению Ницше, как и искусство, воздействуют на изменение сознание, «отчасти через изменения нашего суждения о переживании» 60 . Иными словами, человек склонен скорее перетолковывать бедствие, подстраивать под себя, приспосабливаться к нему, чем искать истинные причины и пытаться устранить их. В таком случае, какова ценность религии в вопросах познания? У древних вообще отсутствует понятие естественной причинности, и потому они склонны представлять природу «как совокупность действий существ, обладающих сознанием и волей, как огромный комплекс произвольностей» 61 . Это одна из попыток объяснить явления природы и подчиниться им, смысл которой принудить природу к выгодам человека, то есть внести в нее закономерность, которой она якобы не обладает. В настоящее время состояние современных знаний о мире таково, что задача человечества познать закономерность природы, чтобы подчиниться ей. И потому «никогда еще никакая религия ни прямо, ни косвенно, ни догматически, ни аллегорически не содержала истины. Ибо каждая религия родилась из страха и нужды и вторглась в жизнь человека через заблуждения разума» 62 . Так Ницше объясняет возникновение религиозного культа. Так же «культ основан и на других, более благородных представлениях: он предполагает симпатическое отношение человека к человеку, наличность благожелательности, благодарности, внимание к просьбам, договор между врагами, обеспечение залогом, притязание на охрану собственности» 63 . Тем не менее, религия относиться к психологии заблуждения – в каждом отдельном случае причина смешивается с действием; или истина смешивается с действием чего-то считаемого истинным; или состояние сознания смешиваются с причинностью этого состояния 64 , – резюмирует Ницше. Религия, по мнению философа, тот анахронизм, который сохранился с древности.

Розанов пишет, что религия это тайна и этим ограничивается, возможно, интуитивно ощущая вслед за Ницше, что истины в ней не содержится. Но «столкнув» религию, человек останется при рационализме, а этого не нужно, «это была бы смерть религии как вечного спутника человека на земле, «ковчега» души его, который он проносит среди суеты» 65 . Религия вечна в человеке, каждый есть центр своей собственной религии, особенной, таинственной своей, и только от того, что люди вообще не несходны, что они сцепляются в массы, эти крошечные религии сливаются в одну, большую 66 , – таков ход мысли Розанова. Он исследует религиозное чувство человека, которое присуще каждому из людей. А «внутренний мир» религиозного человека похож на мир перевозбужденных и истощенных людей, пишет Ницше. «Высшие состояния», которые христианство навязало человеку как ценность всех ценностей, – это эпилептоидные формы» 67 .

Но христианство особенная религия. Розанов в своих размышлениях приходит к выводу, что существуют две религии – «религия мировой весны» и «религия мировой осени» 68 . К «религиям мировой весны» относятся все натуралистические религии, религии семени и потомства, где постулируются нормы молодости, невинности, энергизма. «Религия мировой осени» – христианство, религия скорби, мрака, наказаний, муки «бессемянного зачатия и бесплодия». Если эта анормальность «есть следствие греха, есть состояние вывиха, то христианство, настолько оно черно, настолько оно истолковано монашеством, – есть вообще религия вывихнутого состояния: оно есть «плач и скрежет зубовный» грешников, убийц, содомитов и вообще всего «Ноева ковчега», плавающего по океану, в котором собрано «все чистое в нечистое. И как одни в человечестве могут плакать, другим в человечестве нет причины не радоваться» 69 .

«Христианство есть мистическая песнь переходу из земного жития, всегда и непременно грешного в «вечную жизнь» – там» 70 . И это есть величайший пессимизм и отрицание земли и земного. Святейшее место в храме это частичка святых мощей, на которых возводиться Престол в алтаре, и без них нет ни храма, ни литургии – ничего. Мы поклоняемся кусочку трупа. Мы поклоняемся смерти. Идеал христианства смерть. Это невозможно выкинуть из христианства: «это его хребет и четыре ноги. «Гробом» оно бежит вперед, на гробе зиждется» 71 . Ибо смерть откроет нам врата в «царствие небесное», а смысл нашего пребывания на земле сводиться к праздности, бездействию и непротиводействию. Это психология больного человека, у которого нет сил бороться с реальностью, мало бороться – преобразовывать ее. «Царствие небесное» выдумка того, кто страдает на земле, а страдают сирые и убогие и их большинство. «Там, где толпа ест и пьет, даже где она поклоняется, там необыкновенно воняет. Не нужно ходить в церковь, если хочешь дышать чистым воздухом» 72 .

Христианство позиционируется как религия спасения и сострадания. Через сострадание теряется сила, пишет Ницше, христианство поддерживает то, что должно погибнуть. «Умножая бедствие и охраняя все бедствующее, оно является главным орудием decadence – сострадание увлекает в ничто» 73 .

«Религия и религиозное значение жизни озаряет светом солнца таких всегда угнетенных людей и делает их сносными для самих себя» 74 . И, являясь религией для страждущих, христианство признает именно их правыми, тех, кто страдает от жизни как от болезни. Христианство, пишет Ницше, стоит в противоречии со всякой духовной удачливостью, он нуждается только в больном разуме. Являясь, по сути, наркозом для людей оно лечит их верой во спасение. Вера делает блаженным, избавляет от тяготы земного существования, сомнение есть грех. Ранее упоминалась позиция западного философа, что добрый Бог понадобился тем, кто страдает от действительности: «христианство не было национальным, оно обращалось ко всем обездоленным жизнью, имело своих союзников повсюду, опираясь на злопамятность больных, обратило инстинкт против здоровых» 75 . Христианство было «только лекарством», зачем же оно здоровым? Чтобы сделать больными. Возникнув как пессимистическая религия, оно было привито совершенно здоровым и телом и духом людям, потянув их за собою в бездну мучений и страданий – к смерти. «Мы имеем дело с невропатологическою религиею, с «заразным контагием», но привитым к людям абсолютного душевного здоровья, здоровья повышенного, – темпераментов, умов и ярких сердец» 76 . Этим лекарством христианство словно выравнивает людей, удерживая «тип «человек» на более низшей ступени, они сохранили слишком многое из того, что должно было погибнуть» 77 . Над чем трудились «священнослужители Европы», спрашивает Ницше. Над тем, чтобы сохранить больных и страждущих, то есть по существу над ухудшением европейской расы. «Поставить все расценки ценностей на голову – вот что надлежало им свершить!» 78

«Небо было сошедшим на Землю, вера в это – есть сущность христианства» 79 . Вера – убеждение, и к истине никак не относиться. Таким образом, верующий принадлежит не себе, он может быть только средством. Вот на этом и спекулируют попы. Вся христианская вера – жертвоприношение. Жертвой становиться свобода, человеческая гордость, самоуверенность духа. Дело творения веры – отдание самого себя в рабство, самопоношение и самокалечение. Помимо веры, человек имеет страсть, и, осуществляя свою веру со страстью, он может прийти к самоубийству, не специально, а запостившись, например. Вера сильнейшая доведенная до равенства с реальным ощущением родила иллюзии относительно рая и ада, пишет Розанов. Ницше сумел докопаться до сути веры – «раз и навсегда закрывание глаз, чтобы не страдать от зрелища не исправимой лжи» 80 . Это высказывание должно быть понято однозначно – верить в ничто, чтобы не мучатся от понимания того, что все в мире оболгано в пользу этого ничто.

Церковь извратила даже историю человечества, превратив ее в предысторию христианства. «По моему представлению, – читаем у Розанова, – исторические судьбы христианства – тайна. Тайна заключается в такой великой иллюзии, выше которой ничто никогда не создавалось; и в такой комической действительности, ниже которой, пожалуй, тоже ничего не создавалось» 81 . Все понятия церкви Ницше признает за «самую злостную фабрикацию фальшивых монет, какая только возможна, с целью обесценить природу, естественные ценности» 82 . Растительное христианство становилось каменным, пишет Розанов, как только устанавливались догматы, с этого момента началось саморазрушение христианства, «проистекшим из какого-то не то отчаяния о Боге, нет то из простого уличного легкомыслия. Я думаю, это было уличное легкомыслие!» 83 Ницше убежден – лгут жрецы с целью положить конец организации, где преуспевает жизнь. «Делать больным – это собственно задняя мысль всей той системы, которую церковь предлагает в видах спасения» 84 .

Суть претензий, выдвигаемых христианству его критиками Ницше и Розановым, выражается в обвинениях в том, что оно выродилось в противоречие с жизнью. Ясно то, что мы не знаем христианства и не понимаем его. Так же очевидно, что христианство, его основные концепты обросли огромным слоем толкований, задающие противоречащие естественной природе человека нормы морали и поведения. И нормы эти прямо или косвенно нацелены на самоуничтожение.
4. Заключение.
Мне представляется, что удалось реализовать гипотезу о взаимном дополнении критики христианства, избежав противоречий. Безусловно, дальнейшее и глубочайшее исследование проблемы и могут привести к ним. Они соприкасаются во взглядах, там, куда мысль философов заводит дальше их намеченных координат. Розанов пишет о нашем непонимании христианства, скорее даже о невозможности выпутаться из паутины лжи и неверных толкований. Ницше приоткрывает кулисы христианского театра и говорит прямо обо всех недостатках этой религии.

В конце своей книги о христианстве Ницше проклинает его: «Это вечное обвинение против христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, – у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими… Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единым великим инстинктом мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, – я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества…» 85

«С основания мира было две философии: философия человека, которому почему-либо хочется кого-то выпороть; и философия выпоротого человека. Наша русская вся – философия выпоротого человека. Но от Манфреда до Ницше западная страдает сологубовским зудом: «Кого бы мне посечь?» 86 пишет Розанов, навсегда разделяя взгляды Востока и Запада.

В своей критике Розанов остался до последних дней последовательным. По его мысли, христианство есть религия, основанная на идеале смерти. «У меня было религиозное высокомерие. Я «оценивал» Церковь, как постороннее себе. Но пришло время «приложиться к отцам». Уйти в «мать-землю». И чувство церкви пробудилось» 87 Прожив всю жизнь «около церковных стен», он умирает в лоне церкви, во время соборования.

В наше время, рационализм предоставляет разуму право на неограниченное господство; против разума нельзя уже апеллировать ни к какой высшей инстанции. Разум мнит себя абсолютным, и для метафизики в системе рационализма нет места. Для него есть только еще не разрешенные, но не принципиально неразрешимые проблемы. Познание ради материального комфорта. Но мне представляется, что сфера интимных переживаний, души и внутреннего мира человека, с трудом поддается рационалистическому анализу, ведь человек единственное существо способное к абсурду. И место религии, которая взывает к нашим чувствам, вдохновляет и умиляет нас, может здесь «по эту сторону добра».

^ 5. Список литературы

Реферат книги К. Ясперса «Ницше и христианство»

Очень глубокое понимание человеческой природы, человеческой сущности как таковой мы находим у Ницше, хотя он и был во многом противоречивым человеком. Сама философия Ницше - некий протест против христианства, которое стало обывательским, погрязло в самодовольстве и тупости.
Архимандрит Виктор (Мамонтов) «Таинство Жизни»

Все знают, с какой неслыханной резкостью отвергал Ницше христианство. Например: «Кто выкажет сегодня хоть малейшее колебание в своем отношении к христианству, тому я не протяну и мизинца. Здесь возможна лишь одна позиция: безусловное „Нет“» (XVI, 408)…

Зная об этой пламенной вражде, внимательный читатель Ницше не раз встанет в тупик перед некоторыми его высказываниями, на первый взгляд никак не совместимыми с антихристианством. Ницше случается говорить о христианстве так: «Это лучший кусок идеальной жизни, какой мне по-настоящему довелось узнать: я устремился вслед за ним чуть не с пеленок и, думаю, никогда не предавал его в сердце своем» («Письмо к Гасту», 21.7.81). Он может одобрительно высказываться и о воздействии Библии: «Неизменное благоговение перед Библией, сохраняющееся в Европе, в общем, и по сей день, - это, пожалуй, лучший образчик культуры и утончения нравов, каким Европа обязана христианству…» (VII, 249). Более того, Ницше, отпрыск священнических семей по линии обоих родителей, видит в совершенном христианине «благороднейший из человеческих типов» , с какими ему приходилось сталкиваться: «Я почитаю за честь, что происхожу из рода, в котором принимали свое христианство всерьез во всех отношениях» (XIV, 358)…

К известным священническим типам он выказывает чуть ли не робкое уважение; именно христианство, полагает он, «отчеканило самые, пожалуй, тонкие лица в человеческом обществе: лица, несущие на себе печать высокой и наивысшей католической духовности… Человеческий облик достигает здесь той всепроникающей одухотворенности, какая возникает в результате постоянного прилива и отлива двух родов счастья (чувства своей власти и чувства самоотречения)… здесь царит то благородное пренебрежение к хрупкости нашего тела и нашего счастья, какое бывает у прирожденных солдат… Властная красота и утонченность облика князей Церкви во все времена служила для народа подтверждением истинности Церкви…» (IV, 59–60)…

Церковь для Ницше - смертельный враг всего благородного на земле. Она отстаивает рабские ценности, она стремится растоптать всякое величие в человеке, она - союз больных, она - злокозненная фальшивомонетчица. Однако и тут он не может отказать ей в своем уважении как к особого рода власти: «Всякая Церковь есть прежде всего институт власти, обеспечивающий высшее положении духовно одаренным людям; она настолько верует в могущество духовности, что отказывается от всех более грубых средств насилия, и уже по одному этому Церковь при всех обстоятельствах более благородное учреждение, нежели государство» (V, 308). Размышляя об истоках могущества католической церкви, Ницше приходит к заключению, что она черпает свою силу «в тех, до сих пор еще многочисленных, священнических натурах» , которые добровольно «делают свою жизнь исполненной трудностей, а тем самым и глубокого смысла» (II, 76). Потому и борьбу против Церкви он одобряет отнюдь не во всех случаях: «Борьба против Церкви означает помимо всего прочего также и сопротивление натур более низких, самодовольных, наивных и поверхностных против господства более глубоких, более тяжелых и осмотрительных, а потому и более злых и подозрительных людей, мучимых непрестанным сомнением относительно ценности бытия и собственной своей ценности…» (V, 286)…

Свое происхождение из дома протестантских священников и, следовательно, «естественную» близость к христианам сам Ницше расценивал как факт первостепенной важности, как нечто незаменимое. Однако сама эта близость приобретает для него совершенно иной смысл с тех пор, как он осознает, что большинство христиан - христиане несовершенные. Расхождение между притязанием, требованием и действительностью испокон веков было движущей силой христианства. Правда, нередко притязание, требующее невозможного, и действительность, отказывающаяся повиноваться требованию, могут спокойно сосуществовать, не соприкасаясь. Но там, где они, встретившись, не дают друг другу покоя, может вырасти нечто из ряда вон выходящее. Ницше замечает, что «дерзкий внутренний скептицизм» вырос «в Германии именно среди детей протестантских пасторов» . Почему? «Слишком много в Германии философов и ученых, которым случалось в детстве, послушав проповедь, перевести глаза на самого проповедника (!) - и в результате они больше не верят в Бога… Немецкая философия есть, в сущности, не что иное, как неверие в homines religiosi („людей религии“), в святых второго ранга, во всех деревенских и городских пасторов, включая и университетских богословов…» (XIII, 314).

Здесь намечена характернейшая особенность страстной ненависти Ницше: его вражда к христианству как действительности неотделима от его связи с христианством как требованием. И эту фактическую связь сам он рассматривает не как прах, который следует отрясти со своих ног, а как нечто весьма позитивное. Он отлично сознает, что именно моральный импульс христианства впервые вызвал к жизни не знающую границ волю к истине; «что даже мы, сегодня ищущие познания, мы - безбожники и антиметафизики - зажигаем наши факелы от того старого пожара, разожженного тысячелетнею верой» (VII, 275)…

Века христианской культуры вывели новую христианскую породу людей и породили, по его мнению, небывалую доселе возможность, реализации которой он посвящает самого себя: «Борьба против тысячелетнего христианско-церковного гнета создала в Европе великолепнейшее духовное напряжение, какого никогда еще не бывало на земле: отныне, держа в руках столь туго натянутый лук, можно поразить самые отдаленные цели… Мы, добрые европейцы, носители свободного, очень свободного духа - мы сохранили все томление духа, все напряжение духовной тетивы! Не исключено, что найдется у нас и стрела - задача, а может быть, даже и цель - кто знает?..» (VII, 5).

Основной опыт собственной жизни Ницше - противостояние христианству из христианских побуждений - становится для него моделью всемирно-исторического процесса…

Христианство как содержательное вероучение и догма чуждо ему с самого начала; он признает в нем лишь человеческую истину в символической форме: «Главные учения христианства выражают лишь основные истины человеческого сердца» (1862). А эти основные истины для мальчика те же, какими они останутся и для взрослого философа Ницше, к примеру: «Обрести блаженство через веру - это значит, что не знание, а только лишь сердце может сделать нас счастливыми. Бог стал человеком - это значит, что человеку должно искать блаженства в бесконечном, но созидать себе свое небо на земле» .

Уже в ранней юности он записывает мысли, предвосхищающие его позднейшую критику христианства. Вот - против мировой скорби, которую порождает христианское миросозерцание: это не что иное, как примирение с собственным бессилием, благовидный предлог, извиняющий собственную слабость и нерешительность, трусливый отказ от созидания собственной судьбы. Мальчик уже пишет о своем подозрении: «Не идет ли человечество две тысячи лет по ложному пути в погоне за миражом?» Или вот: «Нам еще предстоят великие потрясения, когда масса начнет сознавать, что все христианство стоит на одних лишь допущениях; что бытие Божие, бессмертие, авторитет Библии, инспирация всегда были и останутся под вопросом. Я пробовал все это опровергать: о, до чего же легко разрушать, но вот строить!..»

Поначалу мальчик высказывает лишь гипотезы - нерешительно, с сомнением и колебанием; с годами характер высказываний изменится радикально: всякая страсть начинается с ошеломления, и только позднее превращается в волю к борьбе. Но принципиальная позиция налицо уже в ребенке и останется неизменной до конца…

Причем стоило ему самому отдать себе отчет в том, куда он движется, как он тотчас объявлял движение к нигилизму неизбежным для всей эпохи; правда, толпе оно только еще предстоит в будущем, но он, Ницше, отныне станет совершать его вполне сознательно и пройдет этим путем до конца. Однако отнюдь не ради того, чтобы остаться нигилистом, нет, но чтобы открыть абсолютно новый источник сопротивления нигилизму, антинигилистического движения…

Бог умер

Устрашающую картину современного мира, которую все с тех пор без устали повторяют, первым нарисовал Ницше: крушение культуры - образование подменяется пустым знанием; душевная субстанциальность - вселенским лицедейством жизни «понарошку»; скука заглушается наркотиками всех видов и острыми ощущениями; всякий живой духовный росток подавляется шумом и грохотом иллюзорного духа; все говорят, но никто никого не слышит; все разлагается в потоке слов; все пробалтывается и предается. Не кто иной как Ницше показал пустыню, в которой идут сумасшедшие гонки за прибылью; показал смысл машины и механизации труда; смысл нарождающегося явления - массы.

Но все это для Ницше - передний план, рябь на поверхности. Сегодня, «когда дрожит вся земля, когда все трещит по швам» , главные события происходят в глубине - в недрах, а то, что мы наблюдаем - лишь последствия; житель уютного века спокойной и самодовольной буржуазности, Ницше с содроганием подлинного ужаса пишет о том, чего никто еще не замечает: главное событие - это то, что «Бог умер» . «Вот чудовищная новость, которая дойдет до сознания европейцев лишь через пару столетий; но тогда - тогда им долго будет казаться, что вещи утратили реальность» (XIII, 316).

Ницше не мысль формулирует, он сообщает факт, ставит диагноз современной действительности. Он не говорит: «Бога нет», не говорит: «Я не верю в Бога». Не ограничивается он и психологической констатацией растущего безверия. Нет, он наблюдает бытие и обнаруживает поразительный факт, и тотчас объясняются все отдельные черты эпохи, - как следствия этого главного факта: все беспочвенное и нездоровое, двусмысленное и изолгавшееся, все лицедейство и суетливая спешка, потребность в забвении и дурмане, характерные для этой эпохи.

Но на констатации факта Ницше не останавливается. Он задается вопросом: «Отчего умер Бог?» Ответов на этот вопрос у него несколько, но только один до конца продуман и развит: причина смерти Бога - христианство. Именно христианство разрушило всякую истину, которой жил человек до него, и прежде всего разрушило трагическую истину жизни досократовских греков. На ее место христианство поставило чистые фикции: Бога, моральный миропорядок, бессмертие, грех, милость, искупление. Так что теперь, когда начинает обнаруживаться фиктивность христианского мира - ведь в конце концов «чувство правдивости, столь высоко развитое самим христианством, не может не внушить отвращения к фальшивому и насквозь изолгавшемуся христианскому миро-осмыслению» (XV, 141) - теперь на месте фикции не остается Ничего: нигилизм - закономерный итог всех наших великих ценностей и идеалов, продумайте их до логического конца и вы найдете Ничто (XV, 138). Поскольку абсолютно все ценности, какими держалось христианство, были фиктивны, постольку тотчас же по разоблачении фикции человек обречен провалиться в пустоту - в Ничто - так глубоко, как он еще не проваливался ни разу за всю свою историю.

Сегодня все это лишь едва намечается. «Возрастание нигилизма, - предсказывает Ницше, - составит историю двух ближайших столетий» . Вся наша европейская культура давно уже движется с мучительным напряжением, с дрожью и скрежетом, нарастающим от десятилетия к десятилетию, навстречу катастрофе; движется не спокойно, а судорожно, стремительными рывками, словно через силу: «скорей бы уж конец, лишь бы не опомниться, ведь очнуться и опомниться так страшно» (XV, 137).

Иисус

В каком соотношении находятся Иисус и христианство? Ницше заявляет: христианство с самого начала есть полное извращение того, что было истиной для Иисуса. «В сущности, христианин был только один, и тот умер на кресте» (VIII, 265)… Иисус реализовал жизненную практику, а в Новом Завете речь идет не о жизни, а о вере. Но: «Если быть христианином сводится для Вас к тому, чтобы признавать некую истину, то Вы просто-напросто отрицаете христианство. Вот почему никаких христиан на самом деле не было» (VIII, 266). Христос - как и Будда - отличался от других людей поступками, а христиане с самого начала отличались от других лишь верою.

Вера стала учением. То, что было символом сообщаемого блаженства, стало ощутимой реальностью: «сплошные факты и личности вместо символов, сплошная история вместо вечных реалий, сплошные формулы, обряды и догмы вместо практики жизни» (XV, 260). «Священное сказание заступило на место символического Теперь и Всегда, Здесь и Повсюду; чудо - на место психологического символа» (XV, 287). Из Иисусовой истины, оспаривающей реальность всего личного и исторического, «фабрикуется» личное бессмертие, личный Спаситель, личный Бог (XV, 286). Но: «Ничего не может быть более чуждого христианству, чем все эти грубые церковные пошлости о Боге как личности, о грядущем „Царстве Божием“, о потустороннем „Небесном Царствии“, о „Сыне Божием“ - втором Лице Троицы… Все это - всемирно-исторический цинизм, нагло издевающийся над символом…» (VIII, 260).

Прежде всего на место действительного Иисуса подставили выдуманный образ Иисуса: борца и фанатика, нападающего на священников и богословов; затем, в интерпретации Павла, появился образ Спасителя, в котором важны были, собственно, лишь смерть и воскресение.

По мере того, как Ницше отмечает одно за другим все проявления «Великого Извращения», в нем растет изумление перед открывающейся ему картиной: «Человечество преклоняет колена перед прямой противоположностью того, что составляло источник, смысл и право Евангелия; в понятии „Церковь“ оно освящает именно то, от чего стремился уйти блаженный „Благовестник“ и что он считал наконец преодоленным - едва ли можно отыскать более поразительный пример всемирно-исторической лжи…» (VIII, 262)…

Проповедники

Ницше признает некоторое достоинство лишь за иезуитством. Но ничего, кроме презрения, не заслуживают, с его точки зрения, такие псевдоморфозы христианских идеалов, как обмирщенная мораль, либеральное и социалистическое мировоззрение - этакие помочи, с помощью которых христианство до сих пор направляет каждый шаг европейскою человечества, несмотря на все его якобы неверие.

Вот Ницше характеризует технику проповеди и распространения христианства. Главный принцип этой техники: «Неважно, истинно ли, важно, работает ли» . «Недостаток интеллектуальной честности» позволяет воспользоваться любой ложью, лишь бы она усиливала «теплоту» в душе, лишь бы люди «веровали». Отсюда развивается «целая методика, настоящая школа совращения в веру: принципиальное презрение и унижение тех сфер, из которых могло бы прийти сопротивление (разума, философии и мудрости, сомнения и осторожности); беззастенчивое самовосхваление и превознесение учения при постоянном напоминании, что оно дано нам самим Богом… что в нем ничего нельзя критиковать, но должно все принимать на веру… и принимать должно не как-нибудь, а в состоянии глубочайшего смирения и благодарности… Постоянная спекуляция на рессантименте - игре на чувствах злобы и зависти, которые низшие всегда испытывают по отношению к высшим… Эта проповедь вербует всех сбившихся с пути и отверженных… кружит бедные, маленькие, глупые головы, превращая их в фанатиков и заставляя надуваться спесью из-за нелепейшей фантазии - будто они суть смысл и соль земли… Это учение отлично поняло, как велика мощь парадокса; с его помощью оно поражало, возмущало, раздражало и увлекало на борьбу, на преследование и разгром врагов…» (XV, 268).

Ницше заключает: «Что ненавидим мы в христианстве? - То, что оно стремится сломить сильных, превратить их мужество в расслабленность, использовать всякую дурную минуту, когда они подавлены и утомлены, чтобы заменить их гордую уверенность беспокойством и бесплодными угрызениями; что оно умеет отравить их благородные инстинкты и сделать больными здоровые, обращает их волю к власти внутрь - против них самих, так что и самый сильный в конце концов тонет, захлестнутый волнами самоуничижения и самоистязания: известнейший пример такой чудовищной гибели - гибель Паскаля» (XV, 329).

Истоки

Ницше снова адресует христианству старый, в значительной мере оправданный упрек, раздававшийся с разных сторон, в том числе с XIII века с Дальнего Востока: христиане не исполняют того, чему учат, не делают сами того, что заповедано их священными книгами. Ницше формулирует это так: «Буддист поступает иначе, чем не-буддист; христианин поступает как все; христианство у него - для церемоний и создания особого настроения» (XV, 282)…

Христианство есть феномен исторический, а следовательно, незавершенный во времени и многозначный в своих проявлениях. Ницше пытался провести внутренние разграничения: здесь - сам Иисус; там - иные, все извращающие истоки, наследие поздней античности и иудаизма; вот, наконец, светские трансформации христианских ценностей: социализм, либерализм и демократия. Все эти разграничения, поскольку они касаются поддающихся объективации фактов, имеют, в лучшем случае, ценность гипотез, которые подлежат проверке. Однако нередко рисуемые Ницше впечатляющие картины вовсе не поддаются проверке, ибо касаются не самих фактов, а лишь их толкования и оценки. У этих исторических картин совсем иной - не познавательный - смысл и иная ценность. Они выражают суть того, кто их увидел, его понимание самого себя, своей воли и своих ценностей, обнаруживающееся при контакте с историей…

Насколько обусловлен Ницше в своем мышлении именно христианскими импульсами? И тут мы обнаружим, что сама но себе возможность увидеть мировую историю к а к нечто целое обязана своим возникновением христианству. Но еще очевиднее христианское происхождение стремления к безусловной правдивости, из которого и проистекают главные нападки на христианство. Именно моральная безусловность такой правдивости побуждает искать универсального знания о мире, человеке, а также о самом христианстве и его истории.

Однако как только мы попытаемся рассмотреть, в чем же суть ницшевского христианства - а в том, что его концепция мировой истории, его представление о человеке и его стремление к безусловной правде, поддерживающие первые два, христианского происхождения, сомнений нет, - мы убедимся, что в его мышлении не осталось ни следа от христианского содержания этих христианских формальных структур. Утрата содержания сказывается уже в том, каким образом усвоил Ницше эти христианские импульсы. А ближайшее следствие такой утраты - поворот к нигилизму. Для самого Ницше источником нигилизма стала именно его форма христианства…

История

В основе всех исторических представлений Ницше лежит определенная мыслительная схема: предположение, будто бы мы можем обладать, или даже уже обладаем неким тотальным знанием о ходе истории человечества; будто бы нам досконально знакома наша собственная эпоха и потому мы способны знать, что нынче своевременно, а что нет; и будто бы мы даже способны целиком охватить взором будущее, планировать его и усматривать в нем нечто желательное или нежелательное. Эта мыслительная схема далеко не есть нечто само собой разумеющееся или - еще менее - естественное. Большая часть человечества прекрасно обходилась без истории: люди жили вне ее, целиком в настоящем, словно в вечности, словно все всегда было и будет точно так же, как сегодня; они не задавались вопросами и не сомневались, что сами принадлежат к размеренному круговороту явлений. Откуда же могла взяться эта новая, столь возбуждающая человека мысль, в зависимости от обстоятельств способная наполнять его чувством невыносимого бессилия или, наоборот, сознанием сверхъестественной власти над ходом вещей?

Мысль эта христианского происхождения. Именно христианство со всей строгостью настаивало на том, что все в истории человечества совершается только один раз: творение, грехопадение, воплощение Сына Божия, конец света, Страшный Суд. Христианству известен ход мировой истории в целом, и потому эмпирическую историю оно воспринимает не как цепь случайных событий, не как безразличное изменение, но как звено иной цепи - сверхчувственной, целесообразной истории. А потому эмпирическая история проникнута для него глубоким смыслом; и кроме того, в каждый ее момент в ней решается судьба отдельного человека - спасение или гибель его души.

Христианская историческая мысль превратилась в философию истории - светскую науку о специфическом предмете - «всеобщей», «тотальной» истории. Из этой христианской мысли произошли Гердер, Кант, Фихте, Гегель и Маркс, а вместе с ними и Ницше. Сам характер их мышления определяется видением исторического целого как единой общей картины; все они осознают современную им эпоху как некую строго определенную точку в общем ходе истории - и всегда именно как кризисную точку, как решающий поворотный пункт. Все они склонны были облюбовать где-нибудь в прошлом некую вершину, исток всего благотворного в развитии человечества, а затем уповать на возможное возвращение к нему в своем собственном настоящем. Глобальная модель исторического процесса у всех у них одна и та же: вначале все было хорошо, но затем правильный, здоровый ход вещей был вдруг нарушен, сбит и извращен; в историю проникло зло - то ли преступление, то ли какая-то зараза, разрушительный яд, начавший отчуждать человека от самого себя; и вот теперь, именно в нашу эпоху, нужно все это исправить, восстановить и возродить истинного человека и истинный ход вещей. Правда, содержание этих категорий у разных мыслителей различно, но сами они постоянно повторяются в одном и том же виде.

Для Ницше эта вершина человеческого развития находится в досократовской Греции, он видит ее сквозь века в таком же золотом ореоле, в каком христианин различает за текстами Евангелий сияющую полноту времен. Лишь вернувшись, насколько это возможно, к грекам трагической эпохи, можем мы достичь нашей истины и нашей действительности…

Всемирная история с точки зрения христианства - единый и единственный процесс выбора и решения, имеющий сверхъестественное происхождение; с точки зрения философии истории - единый во всем своем многообразии процесс развития единого духа, - у Ницше утрачивает и цельность и единство, превращаясь в опытную мастерскую, лабораторию человеческих типов: «История есть большая опытная мастерская» (XIII, 32). «Человечество не только не прогрессирует, оно даже не существует. Общая картина человечества - что-то вроде чудовищной экспериментальной фабрики, где кое-что удается… и несказанно многое не удается» (XV, 204). А это означает, что общий взгляд на историю полностью переменился. Христианские мотивы, когда-то двигавшие Ницше, привели его в конце концов к упразднению самой идеи единства, на место которого встало Ничто, а с ним и мысль о вечном возвращении.

Наука

Воля к истине и к знанию у Ницше тоже христианского происхождения.

Правда, сам Ницше утверждает иначе: религия, которая, подобно христианству «ни в одной своей точке не соприкасается с действительностью, должна быть смертельным врагом знания» (XIII, 281). Христианская «вера», как, впрочем, и всякая другая, всегда накладывала вето на науку, в особенности яростно ополчаясь против «двух великих противниц суеверия - филологии и медицины». «В самом деле , - поясняет Ницше, - нельзя быть филологом или врачом, не будучи в то же время также и антихристианином. Ибо филолог видит насквозь так называемые „священные книги“, а врач не может не видеть физиологического вырождения типичных христиан. Диагноз врача: „Неизлечимо“, вывод филолога: „Чушь“…» (VIII, 282).

Зато в других случаях сам же Ницше выводит и собственную свою волю к истине, и безусловный характер современной научности из того огня, который впервые разгорелся в христианстве, из той особой моральности, которая требует истины во что бы то ни стало (VII, 275). Ницше хочет истины - как оружия против иллюзии и вздора; истины, и ничего кроме истины, ищет он и в своих исследованиях христианства и роковых последствий христианства для человеческого бытия. И вот, вначале пытаясь обрести достоверное знание, затем убедившись в сомнительности познанного, после этого стремясь до конца последовательно применить критический метод, потом видя, как пошатнулась сама истина и, наконец, усомнившись в ценности истины как таковой, Ницше на собственном опыте узнает, что с современной наукой дело обстоит далеко не так просто, как кажется…

Ницше, указав на христианскую моральность как на источник той безусловной воли к истине, на которой держится наша наука, дал тем самым предельно краткий ответ на вопрос: откуда взялась наша западноевропейская универсальная наука и современный научный образ мыслей (хоть он и воплощается всегда лишь в очень немногих людях)?..

Отличительная особенность христианского мира - та исторически сложившаяся в нем, и только в нем одном, всеохватность жажды знания, непреклонная настойчивость в поисках истины, которая воплотилась в нашей науке. То, что такая наука с ее универсальностью, не признающей никаких границ, и с ее внутренним единством возникла только на Западе и только на христианской почве, есть бесспорный факт…

То, что греки, создатели науки как таковой, так и не создали подлинно универсальной науки, может объясняться только отсутствием у них духовных мотивов и моральных импульсов к этому; они появились впервые у христианского человека, что и позволило ему создать такую могучую науку, которая в своем развитии переросла христианство, а потом обратилась и против него, по крайней мере, против всех его объективных форм.

Итоги

Христианские истоки Ницше - во всепоглощающем его стремлении увидеть мировую историю в целом и постичь ее смысл. Но христианское содержание этого стремления утрачено для него с самого начала, ибо с самого начала мировая история для него - не выражение Божества; она целиком предоставлена самой себе. Точно так же отсутствует христианское начало и в одной их краеугольных идей христианства, также ставшей главной идеей Ницше, - в идее человеческой греховности, ибо этот человек не имеет больше никакого отношения к Богу. Лишается своего основания и безусловное стремление к истине, ибо оно держалось на том, что истины требовал Бог. Вот почему Ницше всякий раз отрекался от того, что сам же с такой страстностью утверждал: от единства мировой истории, от представления о греховности - «неудачности» - человека, от самой истины; мысль его без конца кидает из крайности в крайность.

Мысль Ницше есть постоянное саморазрушение, ибо ни одна истина не может сохранить в ней устойчивости, и в конце ее всегда обнаруживается Ничто; однако воля Ницше направлена в прямо противоположную сторону - против нигилизма: она ищет в пустом пространстве чего-то позитивного.

Все позитивное, что есть в философии Ницше в ее обратном движении от нигилизма, выражается в словах: жизнь, сила, воля к власти - сверхчеловек, - становление, вечное возвращение - Дионис. Однако ни в вечное возвращение, ни в ницшевского Диониса, ни в сверхчеловека никто никогда по-настоящему не верил. А «жизнь», «сила» и «воля к власти» настолько неопределенны, что никто не мог уловить их точного смысла…

Ницше смотрит на Иисуса, с одной стороны, с уважением - к искренней честности его жизненной практики; но, с другой стороны, и с отвращением - к упадочническому типу человека, ибо эта практика есть выражение декаданса. Жить как Иисус означает сознательно обрекать себя на гибель. Вот цитата: «Самое неевангельское понятие на свете - это понятие героя. Здесь стало инстинктом то, что противоположно всякой борьбе; неспособность к сопротивлению сделалась здесь моралью…» (VIII, 252). Но каково же будет наше удивление, когда мы обнаружим, что почти теми же самыми словами Ницше может говорить и о самом себе (в «Ессе homo»): «Не припомню, чтобы мне когда-нибудь доводилось прилагать какие-нибудь усилия - в моей жизни не найти ни следа борьбы; я - прямая противоположность героической натуре. Чего-то хотеть, к чему-то стремиться, иметь перед глазами цель или предмет желаний - все это неведомо мне из опыта. Мне ни капельки не хочется, чтобы что-то стало иным, чем оно есть; я и сам не хочу становиться иным…» (XV, 45). Таких почти дословных аналогий, когда Ницше говорит об Иисусе и о себе в тех же выражениях, можно найти множество. Так, например, он пишет об Иисусе: «Все прочее, вся природа имеет для него ценность лишь как знак, как притча» . А о себе он высказывается так: «Для чего же и создана природа, как не для того, чтобы у меня были знаки, которыми я могу объясняться с душами!» (XII, 257)…

У Ницше всегда получается так, что едва закончив борьбу, а порой еще в самом разгаре борьбы он вдруг перестает бороться, заводит беседу с противником и внезапно сам в него превращается, влезает в его шкуру; он не желает противника уничтожать, наоборот, искренне желает ему долгой жизни, желает сохранить себе противника; точно так же желает он и сохранения христианства, несмотря на то, что сам столько раз кричал: «Раздавите гадину!» …

Прочитывая сотни воинственно-агрессивных страниц Ницше, не позволяйте оглушить себя грохотом оружия и боевыми кликами: ищите те редкие, тихие слова, которые неизменно, хоть и не часто повторяются - вплоть до последнего года его творчества. И вы обнаружите, как Ницше отрекается от этих самых противоположностей - от всех без исключения; как он делает собственным исходным принципом то, что объявлял сутью «Благой Вести» Иисуса: нет больше никаких противоположностей (VIII, 256)… Для Ницше нет ничего, чего не должно было бы быть. Все сущее имеет право на существование…

Между подлинной мыслью Ницше и ницшеанством, превратившимся в разговорный язык эпохи, огромная разница.

Решающий вопрос в связи с антихристианством Ницше будет звучать так: откуда берется эта враждебность к христианству и где ее граница? Каковы мировоззренческие мотивы, заставляющие Ницше обратиться против христианства, и чего он хочет добиться в этой борьбе? Разница между Ницше и теми, кто усвоил лишь язык его антихристианских лозунгов, как раз и заключается в глубине этих собственно философских мотивов.

Ницше требует особого подхода… Всякий, кто пожелает проникнуть в мысли Ницше, должен сам обладать большой внутренней надежностью: в его собственной душе должен звучать голос подлинного стремления к истине… Мода на Ницше прошла, слава его осталась… Сегодня Ницше - чтение для взрослых… Ницше - это мир.

Под редакцией Tannarh’а, 2014 г.

15 октября - день рождения Фридриха Ницше. Ницше - вероятно, самый радикальный критик христианства, ему принадлежат слова «Бог умер». Как к нему относятся христианские мыслители? - и самое интересное: почему для многих и многих христианских мыслителей Ницше был скорее «союзником»? - почему для них «смерть Бога», это, казалось бы, столь радикально атеистическое высказывание - послужило освободительным событием для христианской веры? Давайте рассмотрим несколько примеров.

Книги

Лев Шестов - радикальный религиозный экзистенциалист, бросивший вызов разуму и обыденной морали во имя веры в Бога. И вот для Шестова Ницше оказывается важнейшим союзником.

«Добро в учении графа Толстого и Ницше» - ранняя книга Шестова, где он впервые явно высказал свое послание. Добрый гуманист Толстой, проповедник разумной и нравственной религии и безбожник, имморалист Ницше. Может быть, не все так очевидно? Кто из них ближе к Живому Богу Писания, Имя Которого страшно? Ницше, ниспровергающий неизвестно откуда взявшиеся идолы Разума и Добра, бесстрашный искатель истины - не ближе ли он к Аврааму, покидающему родину и приносящему в жертву сына, к Иову с его воплем, к Павлу с его отвержением Закона, с его «юродством». Какое отношение «разумное добро» Толстого имеет к «безумию во Христе»?

Шестов в книге «Добро в учении графа Толстого и Ф. Ницше» напоминает о том, что христианство совсем не «розовое», по сути, о формуле «Страх Божий - начало премудрости». Вот послание Шестова, о котором верующим не стоит никогда забывать: «Нужно искать того, что выше сострадания, выше добра. Нужно искать Бога» .

«Достоевский и Ницше. Философия трагедии» - одна из лучших книг Шестова. Достоевского и Ницше часто сравнивают. Это и понятно: какими бы разными ни были их пути, оба не боялись дойти до края, посмотреть в бездну. А это всегда значит: приблизиться к Богу. «Смерть Бога», провозглашенная Ницше, по очень многим толкованиям (Шестова в том числе) - была смертью новоевропейского Бога - Бога гуманистической морали, удобного Бога системы, Бога философии - «нравственного и метафизического Бога», а не Бога Писания и Церкви. Достоевский шел по этому же пути (когда, например, говорил, что выберет Христа, а не истину - то есть Живого Бога, а не метафизическое суждение).

Шестов «определяет» философию трагедии: «Философия же есть философия трагедии. Романы Достоевского и книги Ницше только и говорят, что о «безобразнейших» людях и их вопросах. Ницше и Достоевский, как и Гоголь, сами были безобразнейшими людьми, не имевшими обыденных надежд. Они пытались найти свое там, где никто никогда не ищет, где по общему убеждению нет и не может быть ничего, кроме вечной тьмы и хаоса, где даже сам Милль предполагает возможность действия без причины. Там, может быть, каждый подпольный человек значит столько же, сколько и весь мир, там, может быть, люди трагедии и найдут то, чего они искали… Люди обыденности не захотят переступить в погоне за таким невероятным «быть может» роковую черту».

Ницше известен как величайший антихристианский философ. Ясперс в своем небольшом исследовании «Ницше и христианство» показывает, что с отношением Ницше к христианству все совсем не так просто.

Общая логика отношений Ницше и христианства Ясперсом намечается так:

«Захваченность Ницше христианскими импульсами, затем - использование их в борьбе против христианства и, наконец, поворот вспять, в котором вновь отвергается все, что было позитивно утверждено наперекор ранее отвергнутому христианству, - это движение составляет основную структуру ницшевского мышления».

«Идол и дистанция» - первая книга, может быть, самого большого мыслителя наших дней - Жан-Люка Мариона. Здесь предпринимается попытка помыслить Бога при помощи феноменологической философии. Бог после «смерти Бога», Бог вне метафизики, онтотеологии и т. д.: Бог, а не идол, Бог апофатического богословия. Без Ницше тут не обойтись - и первая часть книги посвящена ему. Ницше в «смерти Бога» провозглашает ниспровержение метафизики, смерть «Бога» как понятия, чем освобождает веру в Бога Писания:

«Настало время спросить себя: коль скоро Ницше отнюдь не провозглашал никакого воинствующего атеизма, как это расчетливо, стремясь сделать его своим союзником, утверждают тупые идеологии, не был ли он тем, кто вместе с безумцем «ищет Бога, взывая к Богу»? Не был ли он - еще более причудливым образом - «последним немецким философом, который со страстью и страданием искал Бога» (Хайдеггер)? «Не опрокидывать идола, но убить идолопоклонника в себе: вот в чем твое мужество» (Дифирамбы…, 202). Убить в себе идолопоклонника означает: жить в не–идолатрическом пространстве, чтобы дерзко, лицом к лицу, подступиться к божественному, таинственно осеняющему эти поля».

«Хайдеггер и Ареопагит, или Об отсутствии и непознаваемости Бога» - шедевр современной православной мысли. Ницше и его весть о «смерти Бога» - одна из главных тем книги. «Смерть Бога» - не есть личное мнение Ницше, это - просто констатация свершившегося факта западной истории, закономерный продукт отхода Запада от Церкви первых веков:

«Проповедь Ницше есть косвенное, но вполне ясное выражение фундаментальной «ереси» - отклонения от первоначального события Церкви. Это отклонение составляло исторический соблазн западного христианства, проявляясь в изощренном интеллектуальном и социальном принуждении и, в конечном счете, в «орелигиознивании» Церкви, то есть в превращении ее в религиозный институт, обеспечивающий отдельному человеку эмоциональные и интеллектуальные гарантии через поддержание нравственно–практических целесообразностей социальной жизни. Отличия западного христианства от единой Церкви первых веков (в догматике, культе, искусстве, организации) в совокупности привели к радикальному искажению экклезиологического самосознания и идентичности западных христиан».

«После христианства» - книга, где Ваттимо осмысляет самую возможность веры в современную эпоху, парадоксально формулируя свою позицию как «верить, что ты веришь» . Для Ваттимо, как и для многих христианских мыслителей, «смерть Бога» - есть позитивное для христиан событие:

«Мое же намерение состоит скорее в том, чтобы показать, как именно плюрализм эпохи постмодерна позволяет (лично мне, но я полагаю, что можно говорить и о ситуации в целом) вновь обрести христианскую веру. Итак, если Бог умер, и, следовательно, философия осознала, что она больше не может надеяться на то, чтобы наверняка постигнуть последнее основание, то тогда одновременно иссякла также и «потребность» в философском атеизме. Лишь философия «абсолюта» может считать себя вправе отвергать религиозный опыт. Но, возможно, в провозвестии Ницше о смерти Бога следует увидеть нечто еще более важное. Бог умер, пишет Ницше, потому что верящие в него - его подданные - его убили, то есть они научились не врать, ибо это был его завет, и в конце концов они поняли, что сам Бог - это всего лишь ненужная ложь. Но в контексте нашего опыта эпохи постмодерна это означает следующее: именно потому что Бог - последнее основание, то есть абсолютная метафизическая структура реальности, - отныне утрачен, вера в Бога становится вновь возможной».

Статьи

«Свобода и истина у Ницше» - статья Шломо Пинеса, где подчеркивается родство Ницше и апостола Павла (впрочем, Пинес - далеко не единственный, кто подмечал это сродство).

«Проповедуемая Павлом свобода довольно точно соответствует тому, что Ницше называл свободой, «обращённой вовнутрь» (интериоризованной), ответственной за появление столь многообещающего, по мнению философа, феномена «неспокойной совести». И всё же, несмотря на имеющееся здесь явное сходство, Павел был одним из самых антипатичных Ницше исторических персонажей.

Мне представляется, однако, что есть все основания усмотреть у самого Ницше (пользуясь его собственной формулировкой) тенденцию к личностной «интериоризации свободы», в значительной степени сходную с тем, что он у других пренебрежительно называл «рабским бунтом в сфере морали», видя в Павле один из архетипических случаев такого бунта.

Согласно одному из пассажей [Ницше], свобода человека - не важно, скептика ли, атеиста, нигилиста, отвергающего ли мораль, религию и т. д., но при этом сохраняющего веру в возможность познания истины - есть всё ещё свобода неполная. Говоря словами Ницше: «Такие люди далеки от того, чтобы быть свободными духовными существами, ибо они всё ещё верят в истину». Свобода, точнее, её специфическая интериоризованная разновидность не может вынести никаких ограничений. Её неумолимая логика требует в конечном счёте освобождения и от Истины, как в своё время Павел должен был освободиться от Закона»,

В книге «Религия после атеизма» Эпштейн разбирает новые возможности религии, открывшиеся ей после «смерти Бога». Эпштейновская «Теология жизни» посвящена «той проблематике, которая первоначально была выдвинута ницшевской философией жизни под знаком атеизма или богоборчества. Для Ницше смерть Бога - необходимое условие торжества жизни: «Понятие „Бог“ выдумано как противоположность понятию жизни - в нем все вредное, отравляющее, клеветническое, вся смертельная вражда к жизни сведены в ужасающее единство!» Одна из линий теологического переосмысления атеизма состоит в том, чтобы заново сблизить «Бога» и «жизнь», показать нераздельность «Бога живого». Именно возвращение к Древу жизни от Древа познания добра и зла определяет вектор библейского повествования, который прослеживается через Книгу Иова, Книгу Екклесиаста и «Песнь песней». Проблематика жизни в ее глубинной абсурдности и непознаваемости получает здесь интерпретацию в рамках библейской теологии, которая оказывается гораздо ближе мироощущению современного человека, «постатеиста», чем принято думать».

В книге «Конфликт интерпретаций» , в её разделе «Религия, атеизм, вера» Рикер в русле тех идей, о которых уже много сказано выше, пишет:

«Теперь вопрос стоит как никогда настоятельно и озадачивающе: можем ли мы признать какое бы то ни было религиозное значение атеизма? Разумеется, нет, если мы берем слово «религия» в узком смысле - в смысле архаического отношения человека к грозящей опасностью воле Священного; но если верно, что «отвергнут лишь моральный Бог», то путь перед нами открыт - путь, полный сомнений и опасностей, по которому мы будем пытаться идти».

Отношения с религией у Ницше сложные и неоднозначные. Он родился в семье пастора и в детстве с упоением читал молитвы. Но позже отношение к христианству резко изменилось. При этом нельзя сказать, что Ницше отвергает любую религию и становится атеистом. К некоторым видам восточной религии он относится с большой симпатией (и здесь он идёт по стопам своего учителя). Человеку нужен бог, считает Ницше, в двух случаях: слабым он нужен для того, чтобы у него что-нибудь попросить и на что-нибудь пожаловаться, сильным – чтобы поделиться с ним радостью собственных побед. Христианство – религия слабых, униженных, рабов. На первый взгляд непонятно, чем вызвано такое неприятие принципа сострадания. В любом обществе есть сильные и слабые, и сострадание сильного слабым людям – нормальное явление. Но Ницше полагает, что христианство противоречит основному закону природы – закону борьбы за существование, согласно которому все слабое должно погибнуть, более того, надо помочь ему погибнуть. Отсюда крайне непривлекательный тезис: «падающего толкни».
Ницше глубоко исследует сущность христианства и делает неутешительный вывод: христианство заинтересовано в слабых людях, гордыня – смертный грех в христианстве. Если человек будет надеяться только на себя, будет сильным и независимым, то христианский бог ему не нужен и эта религия отомрет сама собой. Общество заинтересовано в слабых людях, благодаря им существует христианская религия, благодаря им сильные люди, помогая слабым и сострадая им, могут почувствовать свое благородство и силу. Отсюда своеобразный совет нищим: «Никогда не благодарите того, кто дал вам милостыню; пусть они вас благодарят за то, что вы её взяли». Только на первый взгляд такой совет кажется парадоксальным, но при более глубоком анализе позиция Ницше становится понятной – благодаря нищим подающий милостыню может возвыситься в собственных глазах – вот за это и пусть благодарит нищего.
Отдельные высказывания, вырванные из контекста, могут натолкнуть на мысль, что вся философия Ницше антигуманна, направлена против человека. В этой связи стоит прислушаться к рассуждениям русского философа Льва Шестова, приверженца ницшеанской философии. В своей статье «Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше» Л. Шестов приводит слова Л. Толстого, записанные в его дневнике после посещения им больницы для бедных. Толстой пишет, что после посещения на его глазах стояли слезы умиления, умиления собственным поступком. Напрашивается вопрос: чья позиция более гуманна – человека, который умиляется собственным поступком (пусть даже благородным и сострадательным по отношению к бедным и больным), или человека, который выступает за то, чтобы каждый человек нашел в себе силы выбраться из того состояния, в которое он попал, стал сильным и независимым? Становится понятно, почему подающий милостыню должен благодарить нищего, а не наоборот.

Еще по теме Ницше и христианство:

1. Ницшеанское отрицание теодицеи и смысла дихотомии «добра» и «зла» в религиозно-философской традиции
2. У истоков философии XX века: Шопенгауэр, Кьеркегор, Ницше
3. Положение христианства в эпоху постмодернизма. Необходимость христианского просвещения
4. Философские аспекты экологического кризиса: виновны ли эпоха Нового времени или христианство в экологическом кризисе?

В апреле 1864 года Ницше создал два философско-поэтических эссе: «Рок и история» и «Свобода воли и рок», где содержатся, чуть ли не все основные идеи его будущих произведений. Во втором эссе самыми примечательными кажутся резкие выпады Ницше против христианской идеи потустороннего мира: «То, что Бог становится человеком, указывает лишь: человек должен искать свое блаженство не в бесконечности, а создать свое небо на земле; иллюзия неземного мира исказила отношение человеческого духа к миру земному: она была созданием детства народов. В тяжких сомнениях и битвах мужает человечество: оно осознает в самом себе начало, сердцевину и конец религий».

Развитие эти мысли получат, конечно, гораздо позже. В 1882 году Ницше написал в Генуе «Веселую науку», в одном из фрагментов которой – «Безумном человеке» - возникает тема «смерти Бога», авторитет Бога и церкви исчезает, на их место приходит авторитет совести, авторитет разума. В 1883 году Ницше всего за несколько месяцев написал книгу «Так говорил Заратустра», первая часть которой заканчивается словами: «Мертвы все боги; теперь мы хотим, чтобы здравствовал сверхчеловек».

Сверхчеловек Ницше – это результат культурно-духовного совершенствования человека, тип, настолько превосходящий современного Ницше человека, что он образует новый и особый биологический тип. Сверхчеловек – это нравственный образ, означающий высшую ступень духовного расцвета человечества, олицетворение новых моральных идеалов, этот сверхчеловек приходит на место умершего Бога, он должен вести человечество к совершенству, должен восстановить в силе все качества человека.

Ницше обрушивался на один из главных постулатов христианской веры в вечное существование по милости Бога в потустороннем мире. Ему казалось абсурдом то, что смерть должна быть искуплением первородного греха Адама и Евы, он высказал поразительную мысль о том, что чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти. И как можно жить, не думая о смерти, а зная о ее неумолимости и неизбежности, не бояться ее?

Перед лицом смерти мало кто найдет в себе мужество сказать, что «Бога нет». Достоинство сверхчеловека появляется из преодоления страха смерти, но совершенно по иному, чем в христианстве. В то время как христианин не боится смерти, поскольку верит в данную ему Богом вечную жизнь, то сверхчеловек Ницше не боится смерти, хотя не верит ни в Бога, ни в бессмертие, он сам себя чувствует Богом. Ницше говорит, что мужественный высший человек «с гордостью» созерцает бездну. Люди верят в Бога только потому, что боятся смерти. Тот, кто победит страх смерти, сам станет Богом.

Свою мечту о совершенстве люди в прошлые века воплотили в идее о существовании Бога как высшей и совершенной личности и тем самым признали невозможность достижения совершенства, ибо Бог – это потустороннее, недоступное, непостижимое бытие.

Смерть Бога потребовалась Ницше для утверждения жизни сверхчеловека как высшего идеала земного существования человека. Сверхчеловек Ницше предстает земным, посюсторонним и вроде бы вполне достижимым идеалом, устремляясь к которому человек приобретает реальную возможность преодолеть свое несовершенное состояние и стать выше самого себя.

Что означают слова «Бог мертв»? – То, что мир лишился своего смысла. Значит, необходимо наполнить мир иным смыслом, вместо умерших ценностей утвердить новые. «Умерли все боги, теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек», - говорит Заратустра. Смерть Бога открывает возможность свободы создания новых ценностей и сверхчеловека.

В чем же Ницше обвинял христианство? В том, что христианство - это религия сострадания, религия слабых и больных людей, что христианство ведет к несвободе и несопротивлению человека, что христианство оперирует сплошь воображаемыми понятиями, что оно возводит «греховность» человека и что, наконец, религия и наука несовместимы.

Христианство подхватило вымышленный Платоном истинный, сверхчувственный, потусторонний мир высших идеалов, норм, принципов, целей и ценностей, который был возведен над земной жизнью, чтобы придать последней порядок и внутренний смысл. Поскольку потусторонний мир понимался как совершенный, безусловный, абсолютный, истинный, добрый, прекрасный, желанный, постольку земной мир, в котором живут люди со всеми своими делами, заботами, трудностями и лишениями, представлялся в качестве лишь кажущегося, несовершенного, ненастоящего, обманчивого, порочного мира.

Искусственно воздвигнутый истинный мир предстал в сознании людей неким идеалом, которому были приданы соответствующие атрибуты в виде разнообразных ценностей и целей, и который в связи с этим стал основой для критики известного нам земного мира, ибо первый казался более ценным и значимым, чем второй.

В связи с этим Ницше выступал против признания существования идеального мира. Реально существующий мир – единственный мир, а некий «идеальный мир» есть своеобразное повторение существующего мира. Этот идеальный мир – целительный, утешающий мир иллюзий и фикций, это все, что мы ценим и ощущаем как приятное. Он есть источник опаснейших покушений на жизнь, величайших сомнений и всяческого обесценивания того мира, который мы представляем собой. Так земная жизнь оказывается лишенной смысла и ценности и начинает отвергаться.

При этом «совершенный» мир, по мнению Ницше, был создан на основе страданий и бессилия людей. Те, кто презирает тело и землю ради потустороннего мира, - это больные и умирающие. В глубине христианства живет ненависть больных людей, инстинкт, направленный против здоровых людей. Не обладая самостоятельностью, здоровьем, интеллектуальными способностями, физической крепостью простолюдины, слабые, больные, усталые, отверженные, обездоленные, посредственные, неудачники используют христианскую мораль для оправдания недостатка мощи и уверенности в себе и для борьбы с сильными и независимыми людьми.

Именно они, «упадочные люди», а не сильные личности, нуждаются во взаимопомощи, сострадании, милосердии, любви со стороны окружающих, человечности. Без этого они просто бы не сумели выжить и тем более навязать свое господство и отомстить за себя и за свою врожденную ущербность и неполноценность. Высшим же людям такого рода моральные ценности не только не нужны, но и вредны, ибо обессиливают их души. Они поэтому разделяют ценности противоположного характера, которые связаны с утверждением инстинкта воли к

жизни и власти.

В книге «По ту сторону добра и зла» Ницше пишет, что «всюду, где только появляется на земле религиозный невроз, мы встречаем его в связи с тремя опасными диетическими предписаниями: одиночество, пост и половое воздержание».

Можно вспомнить также известное положение Ницше, вызывающее много споров: «Падающего - толкни». Какой смысл вкладывает философ в этот сам по себе неприглядный тезис? Ницше прежде всего имеет в виду критику христианства в

Сострадая кому-то, человек сам слабеет. Сострадание во много крат увеличивает

потери силы, страдания же и без того дорого обходятся. Ницше считает, что сострадание парализует закон развития – закон селекции, когда слабые и больные должны умереть, чтобы дать дорогу сильным и здоровым; сострадание поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели. Поэтому: «Пусть гибнут слабые и уродливые – первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть. Что вреднее любого порока? – сострадать слабым и калекам – христианство.»

Любая религия появилась из страха и нужды, когда люди не знали ничего о природе и ее законах, все было проявлением мистических сил, которых можно было умиротворить путем молитв и жертвоприношений. Ницше пишет, что христианство ни в одной точке не соприкасается с действительностью, в религии присутствуют сплошь выдуманные понятия: Бог, душа, дух, грех, кара, искупление, благодать, страшный суд, вечная жизнь.

Христианство противопоставляет духовное (чистое) и природное (грязное). И, как пишет Ницше, «этим все объясняется». У кого есть причины ненавидеть природное, реальное? -–У того, кто от этой реальности страдает. А страдают от действительности слабые и больные, которых сострадание поддерживает «на плаву».

Церковь же возводит в ранг святых больных или безумцев, а «высшие» состояния души, религиозный экстаз напоминают Ницше эпилептоидные состояния.

Христианство возникло, чтобы облегчить жизнь человека, но теперь оно должно сначала отяготить их жизнь сознанием греховности, чтобы потом иметь возможность облегчить их. Церковь устроила все так, что без нее теперь ни шагу: все естественные события (рождение, свадьба, смерть) теперь требуют присутствия жреца, который бы «освятил» событие. Христианство проповедует греховность и презренность человека вообще, так что уже невозможно презирать других людей. Путем выдвижения чрезмерных требований, сравнения человека с совершенным Богом церковь заставляет человека чувствовать себя греховным, дурным, ему становятся нужны сверхъестественные силы, чтобы снять это бремя, чтобы «спастись» от «греховности», но когда отпадает представление о Боге, то отпадает и чувство «греха» как нарушения божественных предписаний.

Инстинктивная ненависть к реальности, неприятие антипатии, вражды, как следствие болезненности, ведут только к тому, что человеку не хочется сопротивляться, не хочется бороться с этой действительностью – и появляется христианство, религия любви, то есть несопротивления и покорности. «Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу. И злу не противиться – любить его».

Религия является для общества тормозящим, мешающим, негативным фактором. Религия служит массам, это оружие черни и рабов. В христианстве находит свое выражение ненависть черни, рядового человека к благородным. Бог, святость, любовь к ближнему, сострадание – предрассудки, выдуманные теми, чья жизнь пуста и монотонна. Вера в Бога не возвышает и не одухотворяет человека, а, напротив, сковывает его и лишает свободы. Свободному человеку Бог не нужен, ибо он сам для себя высшая ценность.

«Христианство – это восстание пресмыкающихся по земле против всего, что стоит и высится: евангелие «низких» принижает», «Христианство вело борьбу не на жизнь, а на смерть с высшим типом человека, оно предало анафеме все основные его инстинкты и извлекло из них зло. Христианство принимало сторону всего слабого, низкого, уродливого; свой идеал оно составило по противоположности инстинктам сохранения жизни, жизни в силе».

У Ницше вопрос веры связан с проблемой морали, ценностей и поведения человека. Смысл и цель, с которой Ницше объявил войну христианству, - это упразднение морали. Смерть Бога открывает человеку возможность творческой свободы для создания новых ценностных миров. В гибели заложено возрождение. На место духовных ценностей, связанных с идеей Бога, Ницше ставит диаметрально противоположные ценности, вытекающие из потребностей и целей реальной жизни сверхчеловека.

Приход сверхчеловека обусловлен процессом становления человека, отвержением бытия Бога и связанных с ним моральных и религиозных ценностей. Отсюда в философии Ницше вытекает тотальный нигилизм и переоценка всех ценностей. Цель бытия человека Ницше видит в создании того, что выше человека, а именно в создании сверхчеловека, который должен превосходить человека в той же степени, в какой последний превосходит обезьяну.

Взятый сам по себе, человек в силу своего несовершенства не может быть целью для самого себя. В цепи развития живого мира он представляет собой мост между животными и сверхчеловеком, и поэтому содержанием его жизни является переход и гибель, то есть не результат, а процесс становления, человек должен принести себя в жертву земле, чтобы она стала землей сверхчеловека.

Раскрывая содержание христианской морали, Ницше отмечает, что это мораль альтруизма, добра, любви к ближнему, сострадания и гуманизма. Поскольку она является стадной моралью, не выражающей в себе естественные жизненные инстинкты отдельно взятого человека, постольку ее утверждение и поддержание в жизни людей возможно лишь только посредством принуждения. Христианская мораль – это долг, которому все должны беспрекословно подчиняться.

Чтобы такое подчинение осуществилось и понадобилась идея Бога как высшего нравственного идеала, авторитета и судьи, который не только предписывает нравственные нормы, но и неустанно и скрупулезно следит за их исполнением: наказывает грешников (пытками в аду) и поощряет праведников (безмятежной жизнью в рае). Страх перед божьим наказанием является основным мотивом морального поведения людей.

Одним из исходных и ключевых постулатов анализа особенностей христианской морали у Ницше является тезис о наличии среди людей прирожденных рангов, то есть о том, что люди не равны. По его мнению, в зависимости от имеющейся у индивидов с рождения степени мощи и полноты воли к власти, а также наличия у них физиологического превосходства люди делятся на две породы (расы) – низшую (к которой относится подавляющее большинство людей) и высшую (незначительное меньшинство). Сама природа выделяет сильных духом, мускулами и посредственных людей, которых намного больше.

В этой связи в морали не может иметь силы положение «что справедливо для одного, то справедливо и для другого». Так, если один признает справедливыми такие моральные требования как «не убий», «не кради», то другой может их оценить как несправедливые. Поэтому в обществе должно быть столько моралей, сколько имеется среди людей рангов (слоев).

Согласно Ницше, «есть мораль господ и мораль рабов». При этом в жизни тех и других возникают и утверждаются диаметрально противоположные моральные ценности. Христианская мораль является недоразумением в силу, прежде всего того, то она призвана победить страсти и инстинкты с целью исправить человека и сделать его лучше на основе требований разума. Однако, согласно Ницше, подъем добродетельности несовместим с одновременным ростом ума и понимания, а источник счастья заключается вовсе не в разуме, а в жизненных инстинктах.

Поэтому отказываться в морали от страстей и инстинктов – значит подрывать корень человеческой жизни и тем самым придавать морали противоестественное состояние. По мнению Ницше, всякая мораль отрицает жизнь, ибо направлена на борьбу с инстинктами и влечениями человека. Христианские моралисты пытались всеми силами заглушить, искоренить, вырвать вон и тем самым очистить человеческую душу от скверны. Основанием для этого служил тот факт, что страсти часто оказываются источником больших бед. К тому же, будучи связаны со стремлением людей к мимолетным удовольствиям и наслаждениям, они представлялись как проявление животного начала в человеке, поэтому оценивались в качестве ненормальных и опасных явлений.

Когда индивид оказывается в подчинении у своих страстей, он утрачивает способность разумного контроля за своим поведением и тем самым, пусть временно, перестает быть мыслящим существом. Но в жизни человека только то правильно и нормально, что направляется разумом. Отсюда делался вывод, что человек не может быть «хорошим», пока не освободится от своих дурных и предосудительных страстей.

Христианская мораль как инстинкт стада, как своеобразная иллюзия рода является определенной тиранией и гнетом по отношению к отдельно взятой личности, особенно и прежде всего высшей. Принуждая к выполнению нравственного долга, она лишает человека свободы, независимости, самостоятельности, активности, творчества и заставляет его жертвовать собой для будущего. Быть моральным – значит оказывать послушание и повиновение издревле установленному закону или обычаю. Личность тем самым попадает в зависимость от нравственных традиций. В этой связи оказывается, что уважения в ней достойно лишь то, в какой мере она способна повиноваться.

Мораль долга требует от индивида постоянно держать себя в руках, то есть неукоснительно руководствоваться и подчиняться ее раз и навсегда установленным правилам, что при наличии неизбежных проявлений присущих ему естественных побуждений и склонностей не может не порождать раздражительность и внутреннее напряжение. выполняя одинаковые для всех нормы нравственности, человек оказывается в своем поведении запрограммированным на определенный стандарт и образ действия, что уничтожает его индивидуальность, ибо не позволяет ему проявить себя.

Долг заставляет человека работать, думать, чувствовать без внутренней необходимости, без глубокого личного выбора, без удовольствия, то есть автоматически. Это ведет к обеднению личности, к ее самоотказу и отрицанию ее уникальности. Попадая в сферу морали индивид обрекается, кроме того, на постоянное болезненное недовольство собой, поскольку не в силах достичь предписываемых ему нравственных идеалов и целей. Человек перестает принадлежать себе и стремиться к достижению своих интересов, в которых как раз и выражается воля его жизненных инстинктов. Тем самым человек начинает выбирать и предпочитать не то, что ему нужно, а то, что ему вредно.

Ограничивающий свободу личности моральный долг посредством воспитания внедряется в духовный мир человека в виде совести, представляющей собой сознание вины и в то же время своеобразный внутренний трибунал, который постоянно заставляет индивида находиться в подчинении у общества. Совесть – это общественный долг, то есть стадный инстинкт, ставший внутренним убеждением и мотивом поведения личности. Она осуждает поступок потому, что он долгое время был осуждаем в обществе.

Отвергая христианскую мораль, основным понятием которой является понятие вины, Ницше не мог не отвергать и совесть как сознание вины. Для Ницше совесть предстает в качестве чисто негативного феномена, недостойного какого - либо уважения. Ницше призывал «ампутировать» совесть, которая в его понимании является только сознанием вины, ответственности, долженствования, некоего суда.

На место христианской морали Ницше предлагал мораль эгоизма, когда поведение отдельно взятого человека предельно раскрепощается. Эгоизм – это способ жизни человека за счет других. Для эгоиста другие имеют значение только как средства. Целью же является он сам, всегда и при любых обстоятельствах. Эгоизм выступает главным пунктом в искусстве самосохранения личности и ее становления самой собой. Только в морали эгоизма личность приобретает сознание своей бесконечной ценности.

Согласно Ницше, право на эгоизм должны иметь не все, а только высшие люди, с жизнью которых якобы связано развитие человеческого рода. Незнатные, слабые и посредственные люди не имеют права на эгоизм, поскольку он ориентировал бы их на самоутверждение и отнимание места под солнцем у высших людей. Поэтому «слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом».

Христианство навязывает жизни воображаемый смысл, препятствуя тем самым выявлению смысла истинного и заменяя реальные цели идеальными. В мире же, в котором «Бог мертв» и не существует более моральной тирании, человек остается одиноким и свободным. Но одновременно он становится и ответственным за все существующее, ибо разум находит полное освобождение, лишь руководствуясь осознанным выбором, лишь взваливая на себя определенные обязательства. И если необходимости невозможно избежать, то истинная свобода и заключается в ее полном принятии. принять мир земной и не тешить себя иллюзиями о мире потустороннем – это означает господствовать над всем земным.

Ницше потому и отвергал христианство, что оно отрицает свободу духа, самостоятельность и ответственность человека, превращает несвободу в идеал, а смирение – в добродетель.